Жил-был Антошка, хромой на голову немножко, скакал на одной ножке, бегал от собак нерезаных, и всё у него было не так — того и гляди свалится, а то и сваливался (0). Друзья им вертели, как хотели (1), подруги не обращали внимания — были выше дурачка (2). И в самом деле — чего ждать от такой канители, если он чуть что — в мамину юбку на вате (3), а чуть что другое — уже в угол поставлен и папой выдран по первое число.(4). Безвольный, никакущий: покажи палец — засмеётся, помани — пойдёт, ткни — и рассыпется. Пристроили его при церкви, где вконец оболванили: молитве научили, а о чём она — нет (5).
И надо ж было при таком богатстве внешнем и внутреннем ему ещё и влюбиться, втюриться. Дурачка любить — дурачков плодить! (6) Так поволокло, понесло его, ничего не может — люблю, вынь да положь, хоть тресни (7). Супруга ему попалась авторитетная, даже слишком: упаковала в два счёта, даже к делу пристроила, только затомился дурачок в этой клетке (8). Просочился как-то наружу, выбрался, в лесу на землянку набрёл. А там пусто, только видно, что свечку недавно совсем задули, и книжки какие-то на языке непонятном. Ел сухих кузнечиков, смотрел в книжку, худел, так ничего и не понял (9). Вышел на дорогу, и так его закрутило — из кибитки в повозку, из повозки в таратайку, и так далее, сплошная круговерть. Где-то он играл на деньги, где-то его чуть и вовсе не убили, и в конце концов оказался он в кутузке (10). Судья попался понимающий — ни за что закрыл его пожизненно, поскольку только в тюрьме этот дурачок мог быть в относительной безопасности (11).
Но и тут он просидел недолго — пока не повесился: всего-то одного шнурка ему и хватило, чтобы в глазах потемнело, всё не по-людски (12).
Вообще-то когда он вешаться взялся, то больше из любопытства — не думал, что помирать по-взаправдашнему придётся (13). Сидит на камне холодном, шея чешется, никого вокруг. Примерно то же, что и в камере тюремной. Решил ещё раз повеситься — опять обратно попал, там тоже холодно и нет никого. Несколько раз так туда-сюда побегал, с того света на этот, а где-то в промежутке видение ему было: буква Ю в разноцветных сполохах и вой с небес, и свет в конце тоннеля. И так покойно ему стало с этой буквой Ю во лбу, что он перестал суетиться и глупости делать: сидит, букву наглаживает, уже не просто ноль, а ноль с палочкой (14).
Долго сидел и так отлично зарекомендовал себя перед тюремным начальством, что досрочное освобождение ему вышло. Тут, конечно, он за новое дело взялся: стал проповедовать, букву Ю насаждать среди населения (15). Многим нравилось, пока не надоело и не выяснилось, что букв гораздо больше, а Ю возвысили необоснованно, да и не личное дурачково она изобретение. Выгнали его тогда за околицу — черепки собирать, а для надёжности по голове отвесили, чтобы про буквы и думать забыл (16). От удара этого он такие звёзды увидел, что даже не расстроился. Так и бежал за этими искрами (17), пока не свалился в овраг с ядовитым туманом. Лежал, дышал и не мог подняться, даже пальцем пошевелить. Вспоминал маму — какую-то не такую, чтобы в платье и с улыбкой, а чешуйчатую, которая выползает выводить своих змеёнышей из самой сокровенной глубины земли, шипит, зачем-то свой хвост кусает, бредил немного, но никто не слышал (18).
Когда взошло солнце, то осветило оно совсем неприглядную картину — совсем дурачок истрепался, совсем глупый стал, так ничего и не нажил, сколько ни мыкался (19). «Нет от тебя проку, и не было никогда», — так ему и сказали в пункте весового контроля, когда весы под ним даже не шелохнулись (20). И отправили проходить всё то же самое с самого начала. С другой ноги (21).
2016
